Трудности связаны со следующим обстоятельством. В обычной жизни мы только через конкретные свойства узнаем, какова вещь или каков человек. А здесь получается иначе: чтобы понять, что такое бытие, нужно отвлечься от конкретных и даже от общих свойств! На первый взгляд это кажется весьма необычным. Но ведь каждый, видимо, может заметить, почувствовать, что о бытии нельзя говорить так, как мы говорим о конкретных предметах, например, что бытие — большое или малое, красное или зеленое… О нем нельзя говорить и так, как мы говорим о мыслях или о людях, что оно глубокое или поверхностное, доброе или злое…
Чувство языка сразу предостерегает против этого, как бы обращая нас к специфике необычного понятия. Ибо слово «бытие» уже и в обычном разговоре фигурирует во всеобщем смысле, настраивая на философский лад. И хотя размышления о бытии отталкиваются от самой простой жизненной предпосылки — от нашей уверенности в том, что мир существует,— достаточно произнести слова «мир», «окружающий мир», как речь и мысль, и без специальных усилий с нашей стороны, «переносят» нас на особый уровень размышления: мы именно отвлекаемся от отдельных предметов, их конкретных признаков и состояний. Так что и обычный человек в его повседневном существовании, не выключаясь из потока жизни, пользуется названными предельно общими понятиями и, собственно говоря, уже философствует — независимо от того, замечает он это или нет. Благодаря же философской категории бытия мы сознательно переносим нашу мысль на высокий уровень абстрагирования, предельный из возможных. Ведь мы не только отвлекаемся от каких-либо предметов, состояний с их вполне конкретными признаками и свойствами.
Мы отвлекаемся — сначала — от общего, от различий между природой и человеком, телом человека и его духом, индивидами и обществом. Мы ищем общее между всеми ними, то есть, собственно, всеобъединяющую, предельно общую мировую связь. Результат этих поисков и запечатлевает философия с помощью категории «бытие», а также примыкающих к ней категорий.
Научиться употреблять категорию бытия в соответствии с ее спецификой, с ее особой ролью в философии, в частности,— значит избежать некоторых ошибок. Например, строго философски не вполне правильно представлять себе бытие по аналогии с непосредственным существованием предметов или мыслей. Неверно изображать бытие в виде предметов, предметных сфер или «сферы сфер». Противоположная ошибка — понимание бытия как чистой мысли, идеи. Однако такие понимания встречались в истории философии в прошлом, встречаются и сегодня.
Например, Парменид одним из первых в европейской мысли ввел и стал употреблять философское понятие бытия в его общем, абстрактном значении. Но на той стадии развития философии едва родившаяся абстрактная мысль о бытии еще была слита с предметно-образным изображением бытия. «…И все бытие отовсюду,— сказано в поэме Парменида,— замкнуто, массе равно вполне совершенного шара с правильным центром внутри». Пармениду казалось вполне естественным изображать бытие, и изображать его в виде некоего самого большого шарообразного «футляра», как бы вмещающего и отграничивающего все, что существует в мире. Правда, Парменид добавлял, что «узреть» такой шар можно только разумом, а не чувством. Подобная же логика у Демокрита, утверждавшего, что бытие — это атомы.
Понимание бытия как такового через его предметные изображения, уподобления устарело, но не оставлено в далеком прошлом. Философы и нефилософы и сегодня нередко толкуют те общие связи, которые фиксируются с помощью категории бытия как особые «предметы». Эту ошибку можно было бы назвать «натурализацией» бытия. Противоположная ошибка — идеалистическая. Например, Платон отрывал всеобщие связи мира от самого мира и превращал бытие в идею, ведущую «самостоятельную» жизнь где-то «на хребте неба».
Разговор о бытии, таким образом, является предельно отвлеченным, абстрактным. Это нередко считают недостатком, который следует преодолеть. И если философствование о бытии вырождается в схоластику, оторванную от жизни, то ее, разумеется, надо преодолевать. Но совсем другое дело — восхождение к предельной обобщенности анализа. Без этого нет философского размышления, в особенности в учении о бытии. Оно помогает развивать особые способности человеческого ума — умение выявлять и изучать связи, предельно общие для каждой области действительности и для действительности в целом. А такие способности надо развивать не только философам или философствующим теоретикам, но и людям конкретного дела в их повседневной жизни.
Чтобы убедиться в этом, снова вспомним о языке. Сколько раз в день, говоря о вполне конкретных вещах, мы употребляем глагол «быть», предложения со связкой «есть», столько же раз мы как бы автоматически встраиваем это конкретное в общие отношения бытия, или, как иногда выражаются философы, в «бытийственные» отношения. Раньше над такими привычными автоматизмами задумывались разве что теоретизирующие лингвисты и философы. Но когда человек стал создавать самые современные думающие машины, потребовалось, в частности, решать вопрос о том, как в сознании и в языке осмысливаются и фиксируются бытийственные отношения.
Конечно, было бы наивно утверждать, что все программисты, которым так или иначе пришлось отвечать на подобные вопросы, обратились или обратятся к философии. Это делали и делают лишь немногие — те, кто создает новые программы, разрабатывает концепции, положенные в основание научно-технической деятельности, связанной с «думающими» машинами. Но существенно то, что прежде автоматизированное, часто бессознательное освоение человеком отношений бытия ныне все чаще приходится превращать в сознательное, осмысленное, философски грамотное. Приходится как раз людям конкретного дела, и дела самого современного.
Обратимся к тем нашим мыслям и переживаниям, которые касаются мира, космоса, Земли, человечества и его судьбы. Чаще всего это и есть выход к проблеме бытия, например к вопросу «быть или не быть» человечеству, природе, Земле.
Многим из нас близок вопрос о космосе. Мы интересуемся тем, что есть космос сегодня и что с ним будет завтра. И опять-таки сама жизнь заставляет формулировать и обсуждать вопрос о космосе не только в терминах конкретных дел, но и как предельно общую, в то же время напряженную проблему бытия.
Имея в виду какие-то известные факты и опираясь на свои вполне конкретные переживания, мы все же не можем не ставить эти вопросы в предельно общей форме. Ибо беспокоят-то нас судьбы человеческого бытия и бытия в целом. Прав был Б. Слуцкий, когда писал: Бытие, все его категории, жизнь, и смерть, и сладость, и боль, радость точно так же, как горе я, впитываю, как море — соль.
До сих пор мы обсуждали проблему бытия в целом — вопрос о предельно общей связи между всем существующим в мире. Но, как уже отмечалось, формы бытия, а значит, и формы реальности, различны. Каковы же основные формы бытия?
