В подтверждение тезиса об уникальности человеческого существа экзистенциальные философы прежде всего приводят онтологические аргументы. Место, которое определенный индивид в каждый данный момент занимает в бытии, совершенно неповторимо. «Каждый человек имеет миссию истины. Там, где находится мой глаз, не находится другой; то, что видит в реальности мой глаз, не видит другой. Мы незаменимы, мы неповторимы»,— писал X. Ортега-и-Гасет. И с этим нельзя не согласиться.
Верно и то, что человек ищет, должен искать и выражать свое неповторимое, уникальное «Я». На это настраивала индивида и классическая мысль. Но она, по мнению философов XX века, чаще всего определяла «Я» через то, чем «Я» не является; она нередко сводила «Я» к «не-Я» в различных ипостасях последнего.
Популярность некоторых авторов, развивавших в XX веке философию человека, в немалой степени объясняется парадоксальностью, доверительной искренностью разговора с читателем и слушателем, остротой и жизненностью обсуждаемых проблем. И все же философия эта останавливалась где-то на полпути. Правильно показав несводимость человеческого «Я» и к телесным, и к психическим его составляющим, оправданно апеллируя к уникальности, целостности человеческого существа, она по большей части не дает сколько-нибудь определенного ответа на то, что же все-таки есть уникальное человеческое «Я». По существу, остается непроясненным и животрепещущий для каждого человека вопрос о том, как именно и благодаря чему он может обрести неповторимую индивидуальность.
И еще одно важнейшее обстоятельство: и в философских системах XX столетия, как и прежде, сущность «Я» определяется через соотнесение с какими-либо проявлениями мира вне человека. Но в отличие от классической философии противоположность человека и мира воспринимается так, что «не-Я», то есть нечеловеческое, становится символом отчужденного и безусловно враждебного мира. «Не-Я» А. Камю сравнивает с глухой и прочной стеной, противостоящей человеку,— равнодушной, неустранимой, опасной. Потому в «Я» и живет, будет жить постоянный страх перед «не-Я», перед миром и другими людьми. И все же человек обязан заставить себя жить и творить самого себя. Такова обращенная к индивиду программа экзистенциальной философии: страшиться, опасаться всего того, что есть «не-Я» (то есть мир вне человека), противостоять ему, бунтовать против него.
Этот подход к миру как абсолютно враждебному по отношению к «Я» в философии XX века обосновывается на разных уровнях рассуждения и во множестве философских идей. Так, разбирая категорию «повседневное бытие вместе с другими», Хайдеггер считает самым важным ввести «экзистенциал», который он обозначает написанным с большой буквы немецким неопределенно-личным местоимением «Man» и разъясняет через понятия «усредненность», «выравнивание» и т. д. Экзистенциальная философия в данном отношении была и до сих пор остается реакцией на тенденцию стандартизации, которая стала особенно мощной в XX веке и проявилась в самых различных областях — в производстве, повседневном быту, в идеологии и культуре.
Хайдеггера в нашей литературе подчас критиковали следующим образом: Man — категория, относящаяся к капиталистическому обществу; Хайдеггер же придает ей абстрактный внеисторический смысл. Но экзистенциалист применяет подобный прием по принципиальным соображениям, ибо полагает, и не без оснований, что необходимость — и опасность — уподобления, усреднения заключает в себе всякое, в сущности, человеческое совместное бытие. Действительная ограниченность хайдеггеровской концепции Man состоит в том, что повседневное бытие человека вместе с другими людьми Хайдеггер рассматривает сугубо негативистски. Он не видит богатства его противоречивых аспектов: ведь мы учимся от других и учим их; они влияют на нас — мы влияем на них; а главное: не иначе, чем в общении с другими, мы отстаиваем, развиваем, познаем свое «Я», а они — свое «Я» и т. д.
Одним словом, взаимодействуя с другими людьми, человек не только идет навстречу общему, всеобщему, усредняющему, но и обнаруживает индивидуально-неповторимые черты своей личности, своего бытия, борется за них, закрепляет их. Общее — совсем не обязательно «среднее», «неопределенно личное». Общим достоянием людей становятся ведь не только стандарты, стереотипы, шаблоны, но оригинальное, творческое, уникальное — то, что значительно «выше среднего». Итак, повседневности бытия вместе с другими присуща сложная объективная диалектика, сводить которую к усредненности значит значительно упрощать совместное бытие, бытие общения и взаимодействия. Но вообще отрицать определенную власть Man, то есть усредняющего начала, над социальным бытием людей было бы необъективно: достаточно вспомнить, как легко каждый из нас подпадает под влияние стереотипов и с каким трудом от них освобождается.
Многие течения философской мысли XX столетия остро ощущали и фиксировали власть «среднего», «массового» шаблона и стандарта над жизнью и культурой. При этом одни философы, испытывая страх перед усилившейся «массовизацией» всех сторон жизни, отстаивали, вслед за Ницше, элитарные идеалы. Другие философы пытались анализировать «массовизацию» жизни и культуры в ее реальной противоречивости. Экзистенциализм, персонализм расположены, пожалуй, где-то посредине: они считают власть Man опасной, но видят в ней главную неискоренимую черту совместного бытия людей — такую же неизбежную, как жизнь или смерть индивидов.
