Всякий раз, когда человек сталкивается с неведомым ему доселе объектом, одна из первых мыслительных операций, которую ему приходится проделывать,— это установление того, является ли этот объект живым или неживым. Различие между живым и неживым принадлежит к числу наиболее фундаментальных и значимых разграничительных линий для нашего восприятия внешнего мира, для ориентации в нем и для взаимодействия с ним.
Действительно, во все времена людям всех племен и народов так или иначе приходилось отличать живое от неживого, хотя само разграничение могло проводиться разными способами. Так, для первобытных народов был характерен анимизм — воззрение, согласно которому все — и человек, и зверь, и дерево, и камень — имеет свою душу и все живо до тех пор, пока душа не расстанется с телом. Из истории мысли известна и другая система воззрений — гилозоизм, сторонники которой считали живым все то, что есть, отождествляя, таким образом, жизнь и бытие. В этом случае, казалось бы, отличие живого от неживого теряет смысл; на деле, однако, оно проводилось даже и здесь, ведь реальностью признавалась не только жизнь, но и смерть, которая понималась как небытие.
Разграничение между живым и неживым проводится и в библейской картине сотворения мира, в которой синтезированы воззрения многих народов Ближнего Востока, живших более двух тысячелетии назад. Согласно Библии, живое творилось уже после того, как было закончено создание косной, неодушевленной материи, и перед творением человека.
Чем же можно объяснить не убывающую на протяжении всей истории человечества значимость разграничения между живым и неживым? Очевидно, прежде всего тем, что без такого разграничения невозможна практическая деятельность человека, направленная на удовлетворение его самых насущных потребностей. В этой своей деятельности он существенно по-разному использует живое и неживое. Живое — то, чем человек только и может питаться, и, следовательно, оно является объектом охоты, рыбной ловли, собирательства, а впоследствии — культивирования. Живое — это и то, что используется человеком для изготовления одежды, уберегающей его от холода, дождя, снега… Вместе с тем это — в форме, скажем, крупного животного — опасный соперник в борьбе за пищу, а то и смертельный враг, от которого надо защищаться.
Человек, наконец, осознает себя как существо, наделенное жизнью и поэтому находящееся в отношении родства ко всему живому. Особенно ярко это проявлялось в тотемизме — характерном для первобытных племен отождествлении своего рода с каким-либо животным (тотемом), почитавшимся в качестве прародителя. Ощущением родства живых существ пронизаны многие произведения искусства. Сергей Есенин, например, прямо называет в своих стихах зверье «братьями нашими меньшими».
Эта двойственность, амбивалентность значений живого для практической деятельности, для самого существования человека в конечном счете и порождает у него целую гамму чувств и отношений, находит свое отражение и в мифологических, и религиозных воззрениях, и в нормах морали, и в эстетическом восприятии. К примеру, одним из первых запретов (табу), лежащих у истоков человеческой культуры и морали, был запрет на умерщвление и на поедание мяса того или иного животного.
Его отголоски обнаруживаются и сегодня, скажем, в отношении индусов к корове. Животные, как правило, были и первыми объектами, которых первобытный человек изображал на своих наскальных рисунках. И в наши дни разнообразные растительные и животные формы зачастую выступают в эстетическом сознании в качестве эталонов прекрасного или, напротив, безобразного. Как видим, многоразличные отношения к живому далеко не всегда удается объяснить и понять, исходя из непосредственных требований практической целесообразности.
Учитывая все разнообразие форм взаимодействия с живым и отношения к живому, вполне можно понять не только исключительную важность противопоставления живого и неживого как одной из основных оппозиций для человеческого действия и сознания, но и то, что такое противопоставление проводится по-разному в зависимости от достигнутого уровня развития практики и познания, что оно не является таким самоочевидным, как это могло бы показаться с первого взгляда, что оно не задано людям раз и навсегда. А это значит, что разграничение живого и неживого, или определение того, что есть жизнь, представляет собой такую проблему, которую нельзя решить раз и навсегда, к которой люди возвращаются и будут возвращаться снова и снова.
Сам факт наличия этой проблемы говорит о необходимости, наряду со всеми названными формами отношения к живому, также и такого отношения, как познавательное, то есть о необходимости изучать жизнь во всех ее многообразных проявлениях. Первоначально знания человека о живом — скажем, о повадках зверей или о сроках созревания плодов — были непосредственно вплетены в его практическую деятельность. Однако уже, к примеру, гилозоизм выступает как попытка, сколь бы она ни казалась фантастической по теперешним меркам, осознанного противопоставления живого и неживого. А вместе с осознанием этой проблемы встает задача выявления тех общих свойств и характеристик, которые присущи всему живому.
