В современном обществе еще существует немало неподконтрольных, стихийно-объективных процессов, обращающихся против человека и даже превращающих его в свою игрушку. Одно из великих открытий К. Маркса состояло в обнаружении и точной теоретической фиксации такого рода процессов. Анализируя капитализм, он убедительно показал, что в этом обществе богатство подчиняет себе своих обладателей, а хозяйственная практика приобретает характер «производства ради производства», которое диктует людям их потребности, вместо того чтобы служить средством удовлетворения и свободного развития потребностей.
История XX столетия обнаружила, что отчуждение от человека им самим созданных институтов, вновь учрежденных форм организации производства может быть характерно для любого общества, включенного в современное международное разделение труда. Она выявила также лишь относительную подконтрольность тех сил и средств, которыми вооружает людей научно-технический прогресс. Ведь многие из них, говоря образно, похожи скорее на диких хищников в наморднике, чем на одомашненных животных. Они обузданы, запряжены, но еще далеко не приручены человеком.
Выразительным примером (и масштабным символом) такой «полуосвоенности» является атомная энергия. Термоядерная реакция — не земное явление. Она представляет собой воспроизведение тех процессов, которые в гигантских масштабах совершаются на Солнце. Она принципиально несоразмерна самому человеку как существу, сформировавшемуся в ходе эволюции (люди, как и все живое, не приспособлены, например, к сильным дозам радиационного — космического — облучения).
Расщепив атом, человек впервые на деле уподобился Прометею, похитителю небесного огня. И только вглядываясь в опыт освоения атомной энергии, можно понять полный состав мотивов, которые побудили греческих богов покарать Прометея: ими двигало не просто возмущение его титанической дерзостью, они еще и боялись за людей — опасались, что те, по причине своей взаимной агрессивности, недальновидности или простой небрежности, учинят вселенский пожар.
Успехи в мирном освоении атомной энергии пока еще совершенно несопоставимы с ее освоенностью как оружия, чудовищного средства разрушения. И покуда такая несоразмерность сохраняется, важнейшая задача человечества состоит в создании надежных технических и социальных гарантий против любых форм термоядерной опасности. Это по-новому и с невиданной остротой ставит вопрос о самой разумности человека, о его рационально-предусмотрительном контроле над всем, что он вызывает к жизни своим творчеством, будь то новый общественный институт или масштабный инженерно-технический проект.
В XVIII —XIX веках центральным для всей системы рациональных оценок был вопрос: «Не утопично ли это? Достижимо ли, осуществимо ли на деле?» В эпоху научно-технической революции, когда практически осуществимыми оказываются самые фантастические замыслы, рациональное мышление должно прежде всего спрашивать: «Не разрушительно ли это для человека? Нужно ли, полезно ли, значимо ли для него?» Речь идет уже не просто об объективной возможности и объективной обусловленности определенных действий (хотя и эта проблема не снимается), но в первую очередь об их смысле. Смысл же непременно имеет в виду человека, причем не воображаемого будущего человека, продукта умозрительно постигаемой исторической необходимости, а того человека, который уже есть, уже сформирован природой и историей и не сегодня завтра может стать жертвой роковой случайности.
Абстрактно говоря, все формы практической деятельности людей от начала осмысленны, отнесены к человеку, каков он уже есть и в биологическом, и в нравственно-социальном аспекте. Эта отнесенность настолько сама собой разумеющаяся, что обычно просто ускользает от внимания.
Экономист, решающий вопрос об увеличении производства мяса, конечно же всегда подразумевает, что это будет мясо животных, а не людей. Индийский экономист не может не считаться с тем, что коровы в его стране священные животные, а потому неприкосновенны; экономист иранский заранее и как бы безотчетно принимает во внимание, что для мусульманина свиньи несъедобны. «Голод есть голод,— писал К. Маркс,— однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов».
Материальные потребности — историко-культурная реальость; в них уже «закодированы» и общечеловеческие моральные запреты, и нравственные лимиты потребления, характерные для различных обществ, и сам уровень цивилизационной развитости людей. Экономика является рациональной в той мере, в какой она учитывает и обеспечивает эту «гуманитарную определенность» первичных, наиболее настоятельных человеческих нужд.
Покуда ей это удается, она является, так сказать, «гуманной в себе» и может с основанием отклонять любые попытки морализировать по поводу хозяйственных процессов. Вместе с тем новейшая история дает немало примеров того, как хозяйство утрачивает эту изначальную, само собой разумеющуюся отнесенность к исторически заданным условиям потребления и даже вообще перестает удовлетворять потребности больших масс людей.
Начиная со второй трети XIX века капитализм снова и снова переживал кризисы перепроизводства. Рынок оказывался переполнен полезными товарами, которые, однако, не потреблялись, так как основная, трудящаяся масса населения не могла приобрести их из-за своей низкой покупательной способности. Для обеспечения дальнейшего «нормального функционирования» производства накопившиеся «непотребляемые полезности» порой приходилось просто уничтожать. Анализ этого парадоксального, иррационального хозяйственного феномена сыграл существенную роль в развитии марксистской политико-экономической теории как формы гуманистической критики капитализма.
Другой выразительный пример отчуждения производства от реальных человеческих потребностей — состояние нашей экономики в застойные годы. Мы были — да еще и остаемся — живыми свидетелями того, как рядом с острым дефицитом товаров развивалось товарное перепроизводство, как накапливалась масса нереализуемой продукции (не пользующейся спросом у населения) и оседал на сберкнижки так называемый отложенный спрос. Анализ причин этого состояния и поиски путей его преодоления — сложнейшая политико-экономическая задача.
В философском же аспекте мы имеем здесь дело опять-таки с феноменом отчуждения (хотя и специфичным, как бы «зеркально обратным» по отношению к капиталистическому кризису перепроизводства). И растущую стихийность экономических процессов в условиях планового хозяйства нельзя устранить без пристального внимания к человеческому фактору экономики. Вполне понятно поэтому, что наша перестройка осуществляется под знаком гуманизации хозяйственного организма.
Речь идет о восстановлении исходного жизненно-практического смысла экономической деятельности. Не случайно такое важное значение приобрела сегодня ориентация на «конечный продукт» и «качество выпускаемых изделий». Товар должен быть прежде всего полноценной потребительной стоимостью. Еще Маркс подчеркивал: «…вещь не может быть стоимостью, не будучи предметом потребления. Если она бесполезна, то и затраченный на нее труд бесполезен, не считается за труд и потому не образует никакой стоимости».
Чтобы заработная плата соответствовала этому понятию, а деньги были реальной мерой покупательных возможностей, надо прежде всего, чтоб мыло мылилось, а пылесос — всасывал пыль. Такова элементарная, само собой разумеющаяся, но стершаяся истина, которую приходится возрождать, осуществляя, как сегодня говорят экономисты, «восхождение к нормальному».
Способностью отчуждаться от человека, утрачивать свой первоначальный жизненно-практический смысл обладают не только экономические процессы, но и техника, наука, даже искусство. И дело здесь не просто в профессиональной автономизации, в возможности возникновения «чистой», как бы игровой техники, «науки для науки» или «искусства для искусства». Дело в том, что и техника, и наука, и искусство все чаще пытаются еще и навязать обществу свои чисто экспериментальные новшества (типа поворота сибирских рек), выдать их за нечто «сверхважное», «полезное сверх пользы» и тем самым подчинить естественноисторический процесс надуманным проектам коренных преобразований. И не случайно важнейший компонент того, что можно назвать новой гуманистической ориентацией самого разума, выражается сегодня в оберегающей, хранительной направленности нашего мышления.
Никогда прежде в мировой культуре не звучали так громко призывы к защите уже существующего (среды обитания, жизни, памятников, духовного наследия, нравственных устоев, навыков рационального мышления и т. д.). Тема защиты и хранения укоренена в глобальной ситуации человечества, связана с осознанием недопустимости бесконтрольного, автоматического прогресса. Для того чтобы совершенствоваться, достигнуть соответствия высшим идеалам, человек должен сперва озаботиться своим выживанием и сохранением — такова азбучная истина, преподнесенная современной эпохой.
Именно она позволяет лучше расслышать ту заповедь, которую выдающиеся умы человечества высказывали и повторяли задолго до того, как разразился экологический кризис и возникла опасность термоядерной войны: нет совершенствования без сохранения, нет развития без преемственности, без самого бережного и заботливого отношения к прошлому. Это справедливо для любой формы деятельности, но более всего для тех, где сам человек оказывается непосредственным объектом общественного воздействия.
Еще в гуманистической философии нового времени возникло понятийное противопоставление: человек — не вещь. Наиболее последовательно оно было продумано И. Кантом, положившим в основу своего учения оппозицию «вещь — личность» и сформулировавшим категорический запрет: «…поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству… как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству» .
Требование Канта было созвучно начавшейся в XVIII столетии борьбе против использования человека в качестве орудия чужой воли (раба, крепостного, холопа, исполнителя кабальных обязанностей). В дальнейшем оно было включено в контекст критики капитализма, обнаружившего способность к еще невиданной циничной утилизации человеческих сил. Но в требовании Канта содержалось и еще одно глубокое и интересное смысловое измерение: относиться к человеку «только как к средству» категорически недопустимо даже в том случае, когда общество ставит своей целью его же собственное благополучие и совершенство.
Никто не должен быть осчастливлен насильно, в соответствии не с его личным, а с чужим представлением о счастье, никого нельзя улучшить без его добровольного согласия, свободного творческого усилия, направленного на реализацию собственных индивидуальных задатков, возможностей, интересов. Кантовское понятие «цели в себе» требовало признать за каждым человеком его призвание и способность целеполагания. Именно в этом значении оно вошло в «золотой фонд» философии, наполняясь все более богатым содержанием.
В свете исторического опыта XX столетия тезис «человек — не вещь» может и должен получить еще одну важную интерпретацию: человека нельзя изготовлять, пересоздавать, изобретать наново, как если бы он был просто необходимым для общества продуктом и средством.
К. Маркс и Ф. Энгельс прямо подчеркивали, что обновления человека общество не может добиться иначе, как предоставляя простор его самоосуществлению, для реализации таких его возможностей, которые уже заложены в него историей, но до известного момента стеснены, обеспложены и даже неосознаваемы. Этот мотив человеческого самоосуществления, саморазвития, обретения себя самого в новых общественных условиях противостоит всяким попыткам манипуляции человеком, под каким бы благовидным предлогом такое ни делалось.
Новейшая история свидетельствует о подобных попытках. Так, самое реакционное политическое движение XX века — фашизм — выступило под флагом «антропологической революции», «создания новой, высшей породы людей». Замыслы целенаправленного пересоздания людей получили достаточно широкое хождение и в современных условиях. Чаще всего это технократические, социал-биологические и бихевиористские проекты вроде пресловутой неоевгеники, стремящейся вывести генетическим путем «нового человека».
Данное обстоятельство особенно существенно сегодня. Современные механизмы манипуляции (орудия отчужденной воспитательной практики) так же опасны для духовного самосохранения человека, как новейшие виды вооружений для его физического выживания. Неудивительно, что в философской литературе последних десятилетий столь остро и столь многопланово обсуждается проблема человеческой меры общественного прогресса.
Все это не значит, конечно, что общество устраняется от активной воспитательной деятельности, от формирования человека в соответствии с гуманистическими принципами. Такая деятельность, напротив, должна усиливаться, не принимая, однако, манипуляторские формы. Человек призван свободно выявлять и развивать присущие ему разум и гуманность. А это возможно только в разумном и гуманном обществе. Впрочем, это уже специальная тема.
