Всемирная история в точном смысле слова началась сравнительно недавно. Когда и почему это случилось, будет рассказано дальше. Пока же сосредоточим внимание на тех приметах существования человеческого мирового сообщества, которые явлены сегодня наглядно и неоспоримо.
На современной фазе всемирно-исторического процесса интенсивно происходит интернационализация общественной жизни и самого быта людей. Всякий экономический и культурный изоляционизм оказывается ныне авантюристической политикой. Благодаря созданию новых транспортных и информационных средств планета делается обозримой. Миллиарды телезрителей ежевечерне присутствуют при событиях, совершающихся в других странах и на других континентах.
Но дело не только и не столько в зримости, наглядности «глобального феномена», которые еще не были знакомы ни XVIII, ни XIX векам. Дело прежде всего в том, что сегодня, на рубеже двух тысячелетий, люди впервые в истории остро переживают планетарную общность судьбы. Термоядерная угроза сравняла их в сознании уязвимости. Обострившиеся экологические проблемы заставили понять, что все они пьют одну воду и дышат одним воздухом. Превратности мировой экономики (например, сложнейшие инфляционные процессы) напомнили об усиливающейся взаимосвязи национально-хозяйственных организмов.
История поставила страны и народы перед необходимостью заняться общим делом и превратила его в условие успешного выполнения любых особых дел. Важнейшие аспекты этого общего дела — борьба за сокращение вооружений, охрана планетной среды человеческого обитания, преодоление крайних форм экономической отсталости, нищеты и голода, защита элементарных человеческих прав, поиски средств оптимизации международного разделения труда. Для решения этих задач недостаточно уже простого сосуществования государств с различным социальным строем, недостаточно их взаимной нейтральной лояльности, а требуется кооперация усилий, возможная лишь на основе доверия, понимания, признания значимости общечеловеческих ценностей. Людям не дано сойтись в общем деле, не достигнув хоть какого-то гуманистического согласия.
Но возможно ли такое согласие? Подготовлено ли оно исторически? Не есть ли мировое сообщество нечто внешнее и даже насильственное для человеческих существ, веками развивавшихся внутри локальных сообществ, а ныне интегрированных в совершенно различные социальные режимы? Вот вопросы, очерчивающие смысловой контекст, в котором сегодня приходится обсуждать проблемы человека, его природы, сущности, уникальности. Ибо в современных условиях спрашивать: «Что такое человек?» — значит непременно спрашивать о том, существует ли общечеловеческая цивилизация, ветвями, подвидами, модификациями которой являются все ныне наблюдаемые общества и культуры. Это тем более требует осмысления, поскольку в состав мирового сообщества входят социокультурные образования, соответствующие разным стадиям общественного развития.
Можно сказать, что вся мировая история от родоплеменного строя до социализма представлена сегодня пространственно. На нашей планете как равноправные, политически самостоятельные участники прогресса сосуществуют страны и отвергшие, и усовершенствовавшие систему частнособственнической эксплуатации; и народы, задержанные в своем социальном развитии, и государства, долгое время развивавшиеся за счет чужой отсталости. Это вызывает к жизни многоплановую конфронтацию идей, в которой получают отражение и исторически справедливые требования, и требования, продиктованные национальной амбицией, и самые фантастические представления о социокультурной исключительности и всемирно-историческом призвании тех или иных стран, регионов, вероисповедных или политических объединений. При этом то и дело предпринимаются попытки вырыть непроходимую пропасть между различными типами обществ и даже лишить некоторые из них права именоваться полноценными человеческими объединениями.
Пытаясь, например, оправдать колонизаторское прошлое своих наций (и подвести базу под их неоколониалистскую политику), реакционные идеологи Запада создали легенду о восточном «недочеловеке» — инертном, ленивом, мечтательном, созерцательно-интуитивном, неспособном участвовать в прогрессе иначе, как под цивилизующей опекой Европы или Америки. Азиатские и африканские «идеологи самобытности» ответили на это легендой о «дегенерировавшем» человеке Запада — рассудочном, прагматичном, беспринципном, погрязшем в антигуманной и мироразрушительной «идеологии покорительства». Крайности сходились, однако, в признании того, что не все люди принадлежат к человечеству и что само понятие «человека вообще» — это, скорее всего, тощая абстракция, за которой не стоит никакой реальной целостности.
В различных идеологических течениях современности заявляла о себе тенденция к тому, чтобы расчленять единое человечество на «многие человечества», сеять семена ксенофобии (ненависти к чужому) и подводить всякое отстаивание общечеловеческих ценностей под осудительное понятие «абстрактного гуманизма».
Стремление низвести классового противника до уровня неисправимо ограниченного, ущербного, по строгому счету уже нечеловеческого существа выразительно обнаружилось в буржуазной пропаганде периода «холодной войны». Принципиальная идейная непримиримость, неизбежная для всего периода сосуществования капитализма и социализма, перерастала в те годы в беспринципную нетерпимость, «психологическую войну». Социалистический строй подводился под понятие «тоталитарно-казарменного режима», не оставляющего никаких надежд на гуманистическую перестройку, обновление и развитие. Такие перегибы в оценках были обоюдными.
Нельзя не отметить, что и марксистская критика капитализма в пору «холодной войны» тяготела к очернительским тенденциям. И в популярно-пропагандистской, и в специальной литературе нередко появлялись публикации, где современный капитализм изображался как общество «тотального отчуждения», безраздельного господства «потребительских» и «вещистских» установок, узкого практицизма, насилия и вседозволенности. Невольно казалось сомнительным, имеют ли хоть сколько-нибудь серьезное значение для будущего этого общества организованная борьба рабочего класса, движение за мир и гражданские права, систематические обличения «потребительства», «вещизма» и насилия представителями интеллигенции, сохранение гуманистической традиции в литературе и искусстве, наличие во всех общественных слоях массы недовольных, бунтующих людей, не отождествляющих себя с господствующей идеологией.
Показать, что различные исторически ограниченные общества формируют людей по мерке своей ограниченности, а порой и уродуют их, оказалось проще, чем увидеть и признать, что с начала нового времени еще ни одному обществу, ни одному режиму правления не удавалось подчинить себе человека абсолютным образом, то есть превратить его в послушную марионетку, изъять из более широкого контекста истории, подогнать к заведенному социальному порядку так же безвариантно, как животное подогнано к ареалу своего обитания.
Сделать это было не по плечу даже германскому фашизму, располагавшему самой совершенной машиной насильственной интеграции индивида в режим. «Тотального антропологического переворота» фашизм всетаки не добился. Человек, каким его сформировала история, продолжал жить и в немцах. Антифашистское подполье действовало в течение всего периода гитлеровского господства, значительная часть народа не разделяла национал-социалистских идей. Фашистская идеология и пропаганда были эффективными лишь до тех пор, пока «новая Германия» обеспечивала своим подданным сравнительно высокий уровень благосостояния и одерживала победы на фронтах войны. Поражение фашистской военной машины стало началом конца и самой идеологии «высшей расы». Осознание авантюристичности гитлеровской политики и горький урок поражения сделали возможным нравственно-гуманистическое отрезвление многих вчерашних жертв фашистской пропаганды, положили конец насильственному изъятию немецкого народа из всемирной, общечеловеческой истории.
Сегодня весь мир стоит перед опасностью войны, обещающей побить прежние рекорды бесчеловечности и бессмысленности. Трезвое осознание этой опасности не может не способствовать девальвации и разложению идеологически тенденциозных воззрений. Было бы, конечно, наивностью уповать на то, что народы, одушевленные идеей мира, уже завтра соединятся в праздничном братском хороводе. Но есть веские основания допустить, что осознание угрозы тотального уничтожения побудит людей разных обществ и культур сойтись в признании равноуязвимости и равнодостоинства всех живущих на Земле человеческих существ и сообща отстаивать элементарные условия своего физического и духовного самосохранения.
К этим условиям относятся мир, национальная независимость, право на культурную самобытность и нравственную самостоятельность, основные гражданские нрава, гарантии против голода и нищеты. На языке социальной теории они называются общедемократическими требованиями, на языке гуманистической философии — общечеловеческими ценностями. В современном мире отстаивание элементарных условий физического и духовного самосохранения человека — это не просто моральная норма политики, но еще и новый критерий самой ее реалистичности.
Наиболее последовательно эта реалистическая стратегия выражена в нынешней политике Советского государства, прежде всего в решительном отстаивании им международных инициатив, которые отвечают интересам всего населения планеты. Это имеет объективные основания, поскольку глобальные, общечеловеческие проблемы выдвинулись сегодня на передний план в жизни человечества. Выдвигая общечеловеческие ценности на положение приоритетных, первостепенных, нынешняя всемирно-историческая ситуация одновременно упрочивает и саму способность их осознания, а именно неистребимую, общую всем людям разумность.
Известно, что рациональные доводы далеко не всегда являются надежным средством убеждения. Во многих общественных ситуациях куда более эффективным оказывается непосредственное обращение к эмоциям и страстям, предрассудкам и иллюзиям различных общественных групп (обстоятельство, издавна используемое в практике социальной манипуляции). Однако обстановка тотальной угрозы, все острее переживаемая общечеловеческая потребность в мире сообщает рациональным доводам дополнительную силу убедительности.
Здесь дает себя знать диалектическая зависимость, которую в свое время пророчески обрисовал И. Кант в трактате «О вечном мире». Люди, замечал он, обычно глухи к доводам разума, рекомендующего им нормы согласия и правового улаживания конфликтов. Они следуют голосу своих особых интересов и оказываются слепыми агентами раздоров и войн. Но когда антагонизмы достигают крайней остроты и на горизонте истории появляется призрак мироразрушительной войны, эта узкокорыстная тенденциозность сознания терпит фиаско. Делается очевидным, что людям предстоит либо погибнуть, либо опомниться в разуме и согласиться на обоюдные компромиссы.
В современных условиях необходимость такого согласия задается особенно властно. Именно всеобщность, повсеместность ужаса перед атомной войной создает условия для перехода от «равновесия страха» к «равновесию разума».
Общая всем людям разумность имеет два основных выражения: здравый смысл и разум в специфическом значении этого слова — способности, которые в ходе истории не раз вступали в конфликт друг с другом. Здравый смысл можно определить как рациональность индивидуального самосохранения: он категорически запрещает человеку делать то, что пагубно для его личного выживания. Разум — это рациональность, непременно имеющая в виду сохранение всего человечества. Он может допустить индивидуальное самоуничтожение, жертвуя жизнью, но категорически не допускает гибели всех людей: любое разумное суждение непременно предполагает в качестве адресата сообщество разумных существ.
Атомная война, в которой не может быть победителей и которая грозит гибелью всему живому, равно неприемлема ни для здравого смысла, ни для разума, поскольку означает: я буду уничтожен, как и все другие. Эта опасность, если она осознается отчетливо, сплавляет индивидуальный здравый смысл и коллективный разум человечества в единую гуманистическую рациональность, способную одолевать самые различные социально-субъективные пристрастия.
