Для того чтобы знания, полученные в процессе познания, были полезны, помогали ориентироваться в окружающей действительности и преобразовывать ее в соответствии с намеченными целями, они должны находиться с ней в определенном соответствии. Проблема соответствия знаний объективной реальности известна в философии как проблема истины. Вопрос о том, что такое истина есть, по существу, вопрос о том, в каком от ношении находится знание к внешнему миру, как устанавливается и проверяется соответствие знаний и объективной реальности.
Чтобы установить соответствие длины двух стержней, достаточно приложить их друг к другу. Чтобы установить соответствие фотографии и оригинала, необходимо, чтобы они вызывали у нас сходные зрительные ощущения. Но как установить соответствие знаний, выражаемых в символической знаковой форме, физическим процессам, историческим событиям, процессам, происходящим в сознании других людей, в мире их внутренних переживаний?
В структуре знания мы можем выделить два слоя. Один из них зависит от специфики биологической и социальной организации человека, особенностей его нервной системы, органов восприятия, мозга, способа переработки информации, своеобразия данной культуры, исторической эпохи и языка. Другой зависит от объективной реальности, от специфики явлений и процессов, отражаемых познанием. Эти два слоя находятся в определенном отношении друг к другу. Главным в совокупности вопросов, возникающих в этом свете, является вопрос: можем ли мы выделить в наших знаниях содержание, не зависящее ни от индивидуального человека, ни от человечества, и если можем, то каким образом, как определить меру соответствия этого содержания объективной реальности? Этот вопрос является основным в проблеме истинности знания.
Содержание наших представлений и знаний, не зависящее ни от человека, ни от человечества, Ленин называл объективной истиной. Каким же способом можно отделить в наших знаниях то, что не зависит от человека и человечества, от того, что зависит? В истории философии отмечалось наличие двух таких способов. К первому относятся логический анализ знаний и ведущих к нему размышлений. Платон, например, считал, что истинным может быть лишь знание о вечных и неизменных идеях.
Но при таком подходе мы отказываем в истинности всем знаниям о материальных изменчивых процессах, знаниям о природе и обществе, ибо эти знания, которые Платон пренебрежительно называл мнениями, не могут быть получены, а тем более проверены путем чистого умозрения и одних лишь логических рассуждений. Ко второму способу относятся чувственное созерцание, наблюдение. Этого взгляда придерживалось большинство домарксистских материалистов. Однако чувственное восприятие не может дать нам абстрактных знаний, например математических истин, а тем более не может служить средством их проверки, критерием их соответствия действительности.
Как, спрашивается, на основе зрительного восприятия установить истинность многомерной (например, пятимерной) геометрии, если реальные физические объекты, доступные зрению и осязанию, трехмерны? К тому же чувственные образы сугубо субъективны. Они зависят от воспринимающего индивида, состояния его нервной системы, условий наблюдения, степени подготовки, социально-культурных факторов и т. д. Именно это дало основание Ф. Бэкону сказать: «Истина — дочь времени», но если так, то это означает, что она лишена объективного содержания, не зависящего от человека и человечества. Поэтому Т. Гоббс, пытавшийся в какой-то степени синтезировать бэконианский эмпиризм и картезианский рационализм, предложил другую формулу: истина — дочь разума, подчеркивая этим независимость истины от временных, привходящих обстоятельств. Отсутствие единства в понимании истины и ее критериев как раз и заставило Канта сказать, что выявление объективного критерия истинности знания составляет центральную задачу философии.
Действительный революционный переворот в теории познания, совершенный диалектическим материализмом, состоит совсем не в том, что он соединил в одной формуле наблюдения и интеллектуальную деятельность, которые раньше нередко противопоставлялись друг другу, а в том, что он принципиально изменил саму формулу познания. В домарксистской философии процесс познания рассматривался по схеме: объект (внешний мир) — субъект (человек). Однако информация, поступающая в мозг человека, отражает не просто природные и социальные объекты и процессы сами по себе. Она фиксирует их в процессе взаимодействия и изменения этих объектов человеком, осуществляющим предметно-орудийную или более широкую социальную деятельность.
В свою очередь, знания, выработанные человеком, применяются для ориентации в объективном мире, для преобразования природных и социальных ситуаций в той или иной форме деятельности. Понимание этого было величайшим достижением философии марксизма, показавшей, что основой познания и критерием соответствия знания с действительностью является предметно-практическая деятельность, или практика. Поэтому диалектический материализм ввел в схему познания в качестве фундаментальной составляющей предметно-практическую деятельность, и схема приобрела вид: объект — предметно-практическая деятельность — субъект.
Односторонние, выработанные предшествующей философской мыслью модели познания были не просто отброшены, перечеркнуты или механически объединены, но радикально трансформированы на базе фундаментального компонента — предметно-практической деятельности. В. И. Ленин кратко сформулировал этот новый подход в словах: «От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике — таков диалектический путь познания истины…».
Таким образом, теория познания диалектического материализма рассматривает практику в двух ракурсах: как основу формирования знаний и образования в нем не зависящего от человека и человечества содержания и как средство проверки истины, то есть выявления меры соответствия знаний объективной действительности. Но поскольку практика по самой сути своей подвижна, изменчива и находится в постоянном развитии, то с введением практики в теоретическую схему познания идея развития, изменчивости проникает в саму теорию познания.
Это становится особенно ясным, если учесть, что практика сама неоднозначна и внутренне противоречива. Выхватывая и метафизически противопоставляя одни моменты и стороны практики другим ее моментам и сторонам, можно прийти к односторонним, ограниченным и в силу этого неверным выводам. В первую очередь такая опасность связана с познанием социальных явлений, которые осложняются личной и групповой заинтересованностью людей, их классовыми, групповыми, этническими и другими предрассудками, установками и т. д. Известно, например, что в 60-е годы в нашей стране дважды предпринимались попытки провести экономическую реформу и придать новый импульс экономическому и социальному развитию нашего общества.
Однако эти попытки из-за консерватизма, сопротивления бюрократии и других причин не осуществились. Сложилась вполне определенная негативная социальная практика, приведшая впоследствии к застойным явлениям в экономике и общественной жизни. Те, кто и сейчас в условиях перестройки нашего общества сопротивляются радикальной экономической реформе и демократизации, могут видеть в этой негативной практике подтверждение своих консервативных взглядов, как бы практическую основу для неверия в возможность перестройки. Можно ли считать, что такая практика есть критерий полной и окончательной истины? Нет, нельзя.
Практику, как мы знаем из истории, в том числе истории нашего собственного революционного движения, можно изменить. Практика не противостоит сознанию. Она является его основой и вместе с тем включает в себя сознательную деятельность. Осознав ограниченность и негативный характер практики данного ограниченного периода времени, осознав ее несоответствие интересам большинства народа и целям исторического прогресса, люди в состоянии изменить практику, перейти от практики негативной к практике позитивной, прогрессивной, революционной. Такая практика опровергает консервативные взгляды, неверие в перестройку, в ее возможности и перспективы.
Она является основой для более глубоких и диалектических оценок, для более верного, более истинного взгляда на сложную социальную реальность. Поэтому-то практику саму надо брать во всем ее объеме, во всей сложности, подвижности, противоречивости. Необходимо учитывать объективные закономерности ее изменения, а также тенденцию и направление этих изменений. Только в этом случае изменяющаяся практика может быть основой и критерием развивающегося объективно-истинного знания. Именно эту сторону дела и имел в виду В. И. Ленин, подчеркивавший, что, будучи надежным критерием для отделения идеализма от материализма, практика вместе с тем сама изменчива и подвижна и благодаря этому не дает нашему знанию остановиться, застыть и окостенеть.
Указав, что объективная истина не представляет собой нечто застывшее, омертвевшее, окостеневшее, но выступает как объективное содержание наших знаний, соответствие которого объективному миру проверяется и устанавливается на базе практической деятельности, мы тем самым отказываемся от традиционного представления об истине как о чем-то вечном, неизменном, что может быть установлено раз и навсегда. Мы признаем в качестве фундаментальных положений теории познания следующие тезисы: 1) объективный мир, отражаемый в знании, постоянно изменяется и развивается; 2) практика, на основе которой осуществляется познание, и все задействованные в ней познавательные средства изменяются и развиваются; 3) знания, вырастающие на основе практики и проверяемые ею, постоянно изменяются и развиваются, и, следовательно, в процессе постоянных изменений и развития находится и объективная истина.
Из этого следует, что центральная задача теории познания есть изучение того, как развивающееся познание отражает развивающийся мир, соответствует ему и воздействует на него.
